Поставьте бычка в стойло!
Рецензия на премьеру постановки «Свадьба Кречинского» в тверском драматическом театре.
В 1869 году три пьесы, написанные Александром Сухово-Кобылиным («Свадьба Кречинского», «Смерть Тарелкина» и «Дело»), были изданы под общим заглавием «Картины прошедшего». Наивный Александр Васильевич так, видимо, верил в светлое будущее, что и предположить не мог существование афериста Кречинского через сто пятьдесят-то лет. Ан, нет. Кречинский жил, Кречинский жив и помирать пока не собирается, даже наоборот, научился приспосабливаться к современности. Вон как ловко завлекает доверчивых девушек в свои социальные сети и вытряхивает из них материальные ценности. Словом, история стопятидесятилетней давности не утратила свежесть свою и доныне. То-то обрадовался верхневолжский театрал, когда в Тверской драме поставили «Свадьбу Кречинского»! Аж режиссера из Москвы выписали. На генеральную репетицию зритель валом валил. Страсть как хотелось приобщиться к искусству вахтанговской школы: обещана-то была «комедия-аттракцион, спектакль в стилистике фантастического реализма».
Наш брат провинциал не очень-то и представлял себе, что это за стилистика такая, и, сгорая от любопытства, строил разные догадки. Но и в самом кошмарном сне никому бы не приснилось того, что набредил на тверской сцене приезжий режиссер.
Ох, нет на него незабвенного Дмитрия Сергеевича Лихачева, который еще в 90-е годы говорил об экологической катастрофе в театре, связанной с интерпретацией классиков! Именно попытку исправить классика, влить новую кровь в его устаревший якобы опус и предпринял режиссер. Кровь, увы, оказалась дурная. Впрочем, подобный эксперимент заведомо был обречен на провал: неизмеримо разные весовые категории у драматурга Александра Сухово-Кобылина и режиссера Михаила Борисова. Где уж нашему теляти волка поймати…
Однако что же было представлено на суд зрителя? Ну, стилистики-то не было там никакой, зря мы голову ломали. Или же эта загадочная стилистика свелась к винегрету с душком, составленному из набора трюков, призванных удивить и, главное, рассмешить публику.
И если роковая женщина, которая увивалась вокруг Кречинского, еще худо-бедно тянула на блестящую режиссерскую находку, то племенной бычок, танцующий «Кармен-сюиту» (в роли бычка – живой артист), — это явный перебор. Тут уж зритель не над бычком потешался, а над режиссером.
Годах, кажется, в семидесятых прошлого века очень был популярен эстрадный номер, который назывался «Борьба нанайских мальчиков». Редкий концерт обходился без него. В костюме двух борющихся мальчиков прятался один артист, и, когда он в конце номера срывал с себя этот костюм, зал разражался бурными аплодисментами. Очевидно, жажда таких же рукоплесканий привела затейника-режиссера к мысли переодеть нанайских мальчиков в сухово-кобылинских со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая эффектно сброшенный костюм.
Список примитивных трюков, использованных в спектакле, можно продолжать. Это и чемодан, который таскал за собой помещик Нелькин – чемодан постоянно раскрывался, обнаруживая внутри «стволы Лепажа роковые» (вот где, оказывается, таился драматический нерв спектакля!). Это и сложная конструкция, состоящая из больничной каталки и садово-огородного парника – в ней почивал главный герой (тут, режь меня на части, — не пойму, что таится). Вся эта балаганная мишура, придуманная на потребу низкому вкусу, абсолютно заслонила собою сухово-кобылинский текст.
Вот один дотошный зритель подумал: а что было бы, если бы увести со сцены бычка, убрать нанайских мальчиков и отнять у Нелькина чемодан с пистолетами? Ну, роковая женщина, так и быть, пусть остается. Этот чудак думал-то вслух, и всем, кто слышал, его мысль теперь покоя не дает. А не попробовать ли, и правда, отменить всю эту шелуху? И что мы тогда будем иметь? А будем мы иметь вот что: искрометный талант Тараса Кузьмина, исполнившего главную роль – это раз. Очаровательную Аманду Кварацхелия – нежную, трепетную, хрупкую, изящную – настоящую Лидочку Муромскую. Это два. Неподражаемую Валентину Мартьянову – лучшую тетушку из всех, кого мне довелось видеть. Это три. Колоритнейшего Расплюева (Олег Хрычев) – чего стоит лишь один его уморительный диалог с Муромским! – вот уже четыре. А Залим Мирзоев, буквально двумя штрихами создавший незабываемый образ хищного ростовщика? А Никита Березкин, так смачно изобразивший своего купца? Словом, наши тверские театральные ресурсы неисчерпаемы.
А добавить к ним злободневность сухово-кобылинской пьесы, стремительность действия, остроту интриги, сочный, меткий, афористичный язык – и получится просто фантастический, головокружительный какой-то реализм, который совершенно не нуждается ни в каких костылях в виде борьбы нанайских мальчиков и танца племенного бычка.
Текст: Елена Ольховик
